— Да какой я тебе в сраку волшебник?! — Парень разъяренно зашипел, будто ему протоптались твердым каблуком по самым любимым мозолям. — Ты че пургу несешь?! Ты прекрасно знаешь, что я нихрена не Гэндальф Белый, я фаерболы метать не умею! Что ты мне предлагаешь сделать?!

— Да хоть что-нибудь!

— Да ну тебя…

Гудвин психанул, и отбросил одеяло в сторону. Его бесили эти деревенские представления о магии. Он всего лишь мог чувствовать, что поблизости кто-то коней двинул, немного умел ощущать эмоции других людей и становился сверхбыстрым, когда рядом кому-то надирали жопу. ВСЁ! Больше ничего он не мог и не умел, как бы не старался найти в себе новых талантов. А теперь Морж, который прекрасно знает о пределах его возможностей, хочет, чтобы тот, используя свои способности, как-то вытащил их из тюрьмы! Да блин, если б Гудвин так мог изначально, то они бы и не чалились здесь на нарах, дожидаясь суда! Вытащил бы просто из рукава волшебную палочку, и отпер все двери, охранников усыпил, а сам бы на ковре-самолете с корешами улетел в Таиланд жрать манго. Как же тяжело иногда бывало объяснить этими придурками, что-нибудь, чего они просто не в силах постичь!

Внезапно парень замер, как вкопанный, перестав даже дышать. Ему на долю секунды показалось, что его коснулась… нет-нет-нет, этого не может быть! Это ему точно показалось, этого ведь просто не может быть. Иначе все окажется гораздо хуже, чем можно только предположить…

Желая проверить свое предчувствие, он сделал шаг к выходу. Ничего. Тогда он приблизился еще немного и… опять ничего. В конце концов, он подошел к двери вплотную и прижался, пытаясь почувствовать, что происходит по ту сторону, но сумел расслышать только чьи-то отдаленные панические крики, обрывки которых доносились сквозь завывания сирены.

Гудвин замер в напряжении, превратившись в сплошной слух, пытаясь различить даже не слова, а хотя бы интонации, но ничего конкретного услышать так и не смог. И тут вдруг он снова ощутил потустороннее касание… холодное, приятное, но такое чуждое и опасное. Парень уже не первый раз ощущал эти эманации, и чувствовал некоторое родство с ними, но он просто не знал, как их можно использовать, поэтому ему оставалось только облизываться на них, как кот на зарытую крынку сметаны, не имея возможности до нее добраться. Так, стоп… но ведь эти холодные касания значили, что прямо сейчас, там за стеной… ТВОЮ МАТЬ!

Арестант бросился назад к своему товарищу, и чуть ли не повис у него на плечах, нервно шепча ему на ухо:

— Морж, ты прав! Там какая-то хрень! Я почувствовал, что там кого-то зажмурили!

— Ох, господи, бог ты мой, не было печали… ты уверен?

— Уверен, Морж, уверен! — Парень был так перепуган, что даже не обратил внимания, как его приятель начал взывать к богу, хотя ранее всегда предпочитал кичиться тем, что он язычник.

— Мля, и что нам делать?!

— Эй, вы о чем там шепчетесь?! Колитесь!

Их обступили со всех сторон соседи по камере. Гудвин ощутил, что люди были на взводе, и их нервное напряжение сейчас почти ощутимо дрожало, разливаясь в воздухе и словно физическим грузом ложась на его плечи. Грубить им сейчас было никак нельзя, потому что это могло очень плохо кончиться.

— Мне показалось, что я слышал, будто там… кого-то замочили.

Парень тщательно подбирал слова, опасаясь, что его могут понять как-нибудь неправильно.

— И как ты это понял-то, слухач? — Недоверчиво продолжал допытываться один из арестантов. — Там же вассер тревогу трубит, нихера не расслышать!

— Да вот как-то понял! — Огрызнулся Гудвин. — Иди сам тогда попробуй послушать, раз умный такой!

В камере повисло напряженное молчание, прерываемое лишь воем сирены, доносившимся из коридора, и прорывающимся сквозь него шумом стрельбы, который явно стал гораздо ближе, чем раньше. Сидельцы опасливо переглядывались, не зная, что делать, и искали поддержки у своих сокамерников. Они надеялись, что кто-нибудь сейчас выдаст если не какую-нибудь гениальную идею, то хотя бы убедительную версию происходящего.

— Давайте дежурному брякнем? — Предложил наконец один из заключенных.

— И что он тебе скажет? — Возразил какой-то коротышка со шрамом на черепе.

— Да хоть что-нибудь! Все лучше, чем вот так сидеть в неизвестности!

Осторожно шагая в темноте, сиделец-инициатор сам и пошел к кнопке, что была установлена в каждой камере. Он нажал на нее, и сейчас над дверью их камеры должна была загореться лампочка. Все знали, что одновременно с этим действием на централизованный пульт пошел сигнал. По идее, сейчас должен был прийти дежурный, но существовало опасение, что в этом переполохе, гремящем в здании, вряд ли кто-то обратил на этот призыв внимания.

— Ну и чё? Типа лучше стало? — Ядовито осведомился кто-то из зэков.

— Ну и хуже ведь не стало, зачем гнать-то сразу?

Не самый содержательный диалог прервала пальба, раздавшаяся совсем уж близко, буквально за дверью. Арестанты замолкли и замерли в нерешительности как испуганные зайцы перед ледяным взглядом змеи, боясь совершить лишнее движение.

Чей-то неистовый вопль раздался буквально в паре метров от их камеры, заглушая сирену и заставляя всех вздрогнуть, а потом прервался звуком выстрела и долгим булькающим хрипом. Все без исключения ощутили приближение чего-то необъяснимого, чего-то жуткого и потустороннего. Буквально каждого сковал аномальный липкий страх, который ледяными когтями начал царапать сердца, лишая воли к жизни. Но только не Гудвина. Тот ощутил, как задрожали окружающие его люди, распространяя вокруг себя волны паники и ужаса, но сам парень почему-то ничего подобного не испытывал. Нет, ему, конечно, тоже было очень даже ссыкотно, но не настолько, как всем остальным. Те вообще чуть ли в обморок не падали, прилагая огромные усилия чтобы хотя бы просто оставаться в вертикальном положении.

Люди в камере теперь старались даже не дышать, потому что боялись, что могут привлечь к себе чье-то внимание, что дверь сейчас распахнется, и к ним войдет то самое нечто, что сейчас бредёт по коридорам изолятора.

И к ужасу запертых в камере людей, их опасения начали сбываться. Вдруг отчетливо послышалось громыхание запоров, скрип несмазанных металлических петель, и дверь в камеру отворилась.

Гудвин обмер, став резко не в силах даже зажмуриться, ведь на пороге стоял ОН. Тот самый странный тип, что отмудохал их толпу в камере, как пьяный одиннадцатиклассник свору пятилетних детей. Тот, от кого парень почувствовал во время драки дыхание той же непостижимой сущности, что сидела и в нем самом, только куда более мощной, кровожадной и злой. В тот день парень чуть было не ослеп от той кошмарной и непостижимой свирепости, которую источал их новый сосед по камере.

А сейчас он стоял, глядя на всех ужасным безумным взглядом, в его глазницах раскаленными углями тлел огонь адской преисподней, а сами глаза будто сочились тьмой, придавая их обладателю вид демона.

Стена позади него оказалась густо покрыта красными брызгами, а под ногами валялись тела надзирателей, один из которых до сих пор держался за простреленную шею, и из-под пальцев его толчками выбивалась какая-то нереально яркая, словно люминесцирующая, кровь.

Он сделал шаг внутрь, и все заключенные рефлекторно отступили назад. Приближение этого пугало их всех, и они не хотели, чтобы оно приближалось. Они не понимали ничего, но все же какое-то животное чутье подсказывало людям, что держаться от этого нужно как можно дальше.

Однако это желание не посетило Гудвина, который, напротив, ощутил в этом концентрированном ужасе нечто близкое, нечто родственное ему самому. Смертельно опасное, готовое безжалостно перемолоть его монструозными зубами до состояния каши и выплюнуть, но все же близкое. Он вдруг понял, что и сам может стать таким, если будет стараться и работать над собой, если будет развивать ту неизведанную сущность, что скрыта в нем. А как это сделать, подсказать и указать истинный путь может только он.